– Можешь помыть мне спину?

Он так долго не шевелился, что Элинор не была уверена, что он вообще ее слышал, но потом закатал рукава белой рубашки до локтей и осторожно начал ее мыть. Тепло вытягивало горе из ее кожи. Ей так приятны были его прикосновения и его внимание, что она даже ничего не сказала, когда он случайно намочил ей кончики волос.

– Откуда ты знаешь эту мелодию? – спросила она, и Уильям поднял голову. Он явно не заметил, что мурлычет себе под нос в такт радио.

– Моя прабабушка играла на рояле. Я в юности очень много классической музыки слушал.

– А твоя мама заставляла тебя петь в молодежном хоре? Моя‐то да.

Уильям покачал головой.

– Я был слишком застенчивый, – сказал он с усмешкой. – А вот Тедди ходил. Он у нас тщеславный, любит быть в центре внимания. Он еще и на трубе играет.

Мыльная вода с рук Уильяма текла ей по шее и плечам, потом по груди. От жара ее соски напряглись, и она слегка приподняла грудь из воды. По тому, как участилось дыхание Уильяма, Элинор поняла, что он это заметил. Элинор хотела вернуть мужа.

– Я всегда хотела играть на музыкальном инструменте.

– У тебя все еще есть шанс этим заняться. – Он наклонился и выдернул пробку из ванны. Вода, стекая по сливу, издала сосущий звук. – Я накрою стол и буду тебя ждать внизу.

Элинор втерла в кожу масло сладкого миндаля, а потом надела свежую кофточку и свободные брюки. Завязав влажные волосы в хвост, она спустилась в кухню. Там стоял на столе пакет из коричневой бумаги, из которого пахло помидорами, душицей, чесноком и базиликом. Уильям вручил ей бумажный стаканчик.

– Это лучший чай со льдом по эту сторону линии Мейсона – Диксона, – сказал он. – Попробуй.

Элинор сделала глоток. Вкус сахара и лимонов подействовал мгновенно.

– Потрясающе.

– Я же говорил!

Элинор сняла фольгу с тарелки и восхищенно уставилась на спагетти с большими сочными фрикадельками; она почувствовала, что Уильям к ней возвращается. Элинор поднесла вилку ко рту, еда была на вкус как любовь.

– Где ты это купил?

– Напротив больницы несколько недель назад открылась новая забегаловка. Она принадлежит итальянскому семейству, которое только что переехало из Нью-Йорка.

Элинор съела полпорции, прежде чем отодвинуть тарелку.

– Оставляешь место для десерта? – Уильям достал из пакета кусок чизкейка и поставил между ними. Он подцепил кусочек вилкой, попробовал и одобрительно кивнул.

Элинор почти улыбнулась.

– Спасибо. За все.

Когда они доели чизкейк, Уильям убрал остатки ужина в холодильник, потом положил перед ней визитку.

– Это было в сумке, с которой тебя выписали из больницы.

Элинор провела пальцами по карточке и вспомнила, что ту оставила мать Маргарет. В тумане горя и вины она совсем забыла про визит монахини.

– Ах да, это католическая монашка, она приходила со мной помолиться. Сказала, что пути Господни неисповедимы и что есть другой способ.

– Способ чего?

– Ну, завести ребенка.

Уильям выжидающе посмотрел на нее.

– Так, а что конкретно она сказала?

– Что она руководит домом для беременных незамужних женщин. Я так понимаю, она предлагает усыновление.

– И как, об этом стоит подумать? – Он пил чай со льдом, ожидая ее ответа.

Элинор никогда не думала об усыновлении. Она отчаянно хотела родить Уильяму его собственного ребенка. Чтобы выглядел и вел себя как он, чтобы у ребенка были их общие гены и мимика. Чтобы этот ребенок рос в богатстве и благополучии, как Уильям. Чтобы связал их навсегда. Усыновление в ее планы не входило.

– Я хочу родить тебе твоего собственного ребенка, – прошептала она убито.

– Я этого тоже хотел, но после того, что сказал доктор Эйвери, я не могу тебе позволить снова через это пройти. Ничто в мире не стоит риска потерять тебя.

У Элинор екнуло сердце: он все еще ее любит.

– А если он ошибается?

– А если нет? Я не готов рисковать.

Элинор заерзала.

– Ну можно, наверное, подумать. Просто… все должно было быть не так.

– Ты в этом не виновата. Это случайность, игра природы. Не вини себя.

Элинор посмотрела на визитку. Ее мучил стыд оттого, что она не родила, а слова Уильяма ее утешали. Может, стоит изучить другие возможности. Когда они покупали этот дом, то ждали, что наполнят его детьми, игрушками, смехом, воспоминаниями о летних каникулах.

– Я просто думала, ты не захочешь ребенка, который биологически не твой. – Она болтала соломинкой в стакане.

– Послушай меня. – Уильям поймал ее взгляд. – Я хочу избавить тебя от печали, я все для этого сделаю. Давай хотя бы изучим этот вариант?

– Ладно. – Элинор почувствовала, что ей стало чуть легче дышать. – Я позвоню ей утром и договорюсь о встрече. Ничего страшного, если мы соберем побольше информации. А там посмотрим, что дальше.

Уильям встал со стула и, впервые с того момента, как доктор Эйвери объявил новости, обнял ее и поцеловал в губы.

Через два дня Элинор позвонила матери Маргарет, чтобы все выяснить, и монашка настояла на том, чтобы не откладывать встречу, если Элинор и Уильям заинтересованы. Уильям изменил свое рабочее расписание, и они договорились приехать на следующий вечер. Элинор знала, что это неправильно, но она так и не смогла себя заставить рассказать хоть кому‐нибудь про выкидыш. Она никому не врала, но, когда звонил телефон, просто не снимала трубку. Ее мучило чувство стыда. Элинор знала, что не сможет хранить этот секрет вечно, но решила подождать до встречи с матерью Маргарет, прежде чем кому‐то рассказывать.

Встреча была в семь, Уильям забрал ее из дома получасом ранее. Она надела мятно-зеленое платье со складками на завышенной талии и кожаные туфли с открытым носком. По пути туда они почти не разговаривали. Они приехали на бульвар Макартур на северо-западе города, припарковались на боковой улице, и пока они шли к офисному зданию, Элинор крепко сжала руку Уильяма, чтобы избавиться от дрожи. На улице, по обе стороны обсаженной деревьями, было тихо, она слышала, как стучат по бетону ее каблуки. Белостенное здание выглядело совершенно пустым, но когда Уильям толкнул дверь, та открылась. Они поднялись на лифте на пятый этаж и постучались во вторую справа дверь, как им было указано.

Донесся голос, приглашающий их войти.

В кабинете их ждала монахиня, которая молилась с Элинор в больнице, мать Маргарет. От ковра пахло сыростью, ясно было, что лежит он уже много лет.

– Извините, тут жарковато. Кондиционер сломался неделю назад, а у меня так руки и не дошли его починить. Пожалуйста, садитесь, –